Одни называют
Валентина Губарева “художником неразвитого социализма", другие
"белорусским Брейгелем". Живёт он в Минске, а его картины выставляются
по всему миру.
В середине 90-х
годов в его бытовые зарисовки влюбились французы и заключили с художником
контракт на 16 лет. Картины, которые, казалось бы, должны быть понятны только
нам, носителям «скромного обаяния неразвитого социализма», понравились
европейской публике и начались выставки в Швейцарии, Германии, Великобритании и
других странах.
Представляем
несколько произведений художника с выдержками из его интервью.
Помню, в детстве
мама с папой давали мне деньги на коржики, а я покупал открытки с картинами
русских художников. Запах типографской краски со мной до сих пор. Ну а потом
срисовывал по клеточкам Левитана, Саврасова...
Если б меня
спросили в то время, какая картина самая лучшая, я бы сказал: "Ясно какая.
Федора Решетникова "Опять двойка!" Все, что надо для искусства, вся
правда жизни, там есть. И только в училище на третьем курсе в критической
литературе, где клеймили загнивающее искусство Запада, я увидел в черно-белом
варианте работы Поллока, Сезанна и других. Понял - едрическая сила! - даже
яблоко можно по-разному нарисовать. Маковский так, Серов эдак, а Сезанн или
Матисс совсем по-другому. Вот тут я и свернул налево. Покупал предметы, как у
Сезанна на натюрмортах, и писал, ну, почти как он. Так начались мои поиски.
У меня картины на
выставки при советской власти не брали. Но когда взяли одну, то сразу о ней
написали в газете. Естественно — критиковали. Это был портрет электрика
птицефабрики по фамилии Голуб. Обыкновенный простой человек, забавный такой
ушастик. Всех в газете хвалили, а меня ругали — за «нетипичность». Теперь я
всегда стараюсь избегать пафоса в своем творчестве. В картине «Медляк», там
мужчина и женщина танцуют, чувства высокие, любовь, а я специально снял с
главного героя ботинки. Он танцует в носках... Какой же в этом пафос?
Своеобразные
отношения складывались с натурщицами. Была такая Соня, она полноватая. Я каждую
ямочку ее выучил, каждую выпуклость. Значит, надо искать образ. Я рисую
реалистично, как есть, и ее тоже, но все окружение в уменьшенном виде. И вот
эффект: получилась огромная тетка, секс-бомба, поглотившая пространство. А
иногда она у меня была рыбкой, потому что я внизу хвостик рисовал. Поначалу
натурщицы обижались, а потом просили что-нибудь на память оставить. Понимали:
искусство все-таки. Надо искать себя - терпеливо, трепетно, понимая, что у художника
нет другого пути.
Я люблю простых
людей. Как получается хорошая работа? Мой рецепт: надо посолить, поперчить ее
разными чувствами. Ведь даже в самой хулиганской частушке есть и грусть, и
ностальгические чувства. Когда много этого, тогда картина получилась.
Французы в
живописи хорошо разбираются, но в нашей жизни ни фига не понимают. Вот муж с
женой смотрят картину, на которой я нарисовал маленькую хлебопекарню с трубой.
Обязательно спросят, не Чернобыль ли это. Или вот работа "Победители
последнего урожая". Бабы сидят, обхватив ляжками огромную морковь. Мне
кажется, очень эротичная картина. А тут подходит ко мне человек и шепотом:
"Скажите, я правильно разгадал смысл? Это парад на Красной площади, везут
ракету СС-20?" Изобразил я мужиков и баб с цыплятами у красной кирпичной
стены. Так это для французов, оказывается, не что иное, как политбюро у
Кремлевской стены. Боже мой, какая фантазия!
О любой новой
картине долго думаю. Хожу с ней, сплю. Если забываю ее, то радуюсь. Значит,
что–то не так было придумано. А бывает, потираю руки от предвкушения будущей
работы, мечтаю и прикидываю, что еще в нее добавлю. Когда же она начинает меня
переполнять, начинаю писать. Маленький холст могу и за два–три дня закончить, а
на большой и три недели может уйти. Считаю, что пишу быстро, но все равно на
все предложения сделать где–то большую выставку ответить не могу. Приходится
отказываться... Работать стараюсь каждый день.
Красками я пишу
преимущественно ленинградскими. Однажды во Франции купил целый рулон холста.
Прекрасный, белый, гладкий, без узелков. Еду в машине домой, поглаживаю рулон
время от времени, как ногу барышни. Улыбаюсь, представляя, как приедем в Минск,
как бережно на руках занесу его в мастерскую... Но оказалось, что рано
радовался, — холст их плохой. Наши холсты, как и наши женщины, — лучше.
Говорят, моя
живопись светлая. Может быть. Здесь очень важно, какой путь ты прошел. Я не
знал голодного существования. И девушки меня не бросали. Валентин Губарев их
тоже не обижал. У меня нет таких зарубок: я не битый женщинами и голодом. Я не
затворник и люблю всматриваться в современную жизнь. Не ностальгирую со слезой
по прошлому, но оно вошло мою в кровь. На даче загорланят песни мои
родственники, поют что-то из той жизни: Окуджаву, Высоцкого. А то вдруг затянут
из кинофильма "Весна на Заречной улице". (Поет густым баритоном:
"Когда весна-а-а придет не знаю"). Мы ведь все это помним, правда?
Источники и Дополнительная Информация:
